Интервью: Карлос Кастанеда, Кейт Томпсон (1994 год)
После долгих лет уединения вызывающий столь бурную полемику автор прервал молчание и согласился обсудить свое путешествие в другие реальности, выступить в защиту своих работ и сообщить о кончине дона Хуана.
Литературным агентам обычно платят за то, что они надувают клиентов, но когда агент Карлоса Кастанеды сообщил мне о его предложении дать "интервью о своей жизни", отказаться было невозможно. Все же девять бестселлеров Кастанеды, где он описывает свое замечательное ученичество у мага индейских яки дона Хуана, вдохновили бесчисленных представителей моего поколения на изучение мистицизма, психоделических средств и новых уровней сознания. Несмотря на все возрастающую славу, автор продолжает вести затворнический образ жизни, скрываясь за интригующей завесой таинственности. Похоже, что за все эти годы, кроме нескольких случайных интервью, Кастанеда никогда не отваживался предстать перед публикой. Немногим даже известно, как он выглядит. Что касается предстоящего интервью, то его агент предупредил меня, что не должно быть никаких камер и магнитофонов. Разговор может быть записан только стенографисткой, чтобы голос Кастанеды не попал дурные руки.
Интервью, которое, возможно, было специально приурочено к выходу последней и самой эзотерической книги Кастанеды, "Искусство сновидения", было назначено в конференц-зале одного скромного офиса в Лос-Анджелесе после переговоров с его агентом, которые длились несколько недель. По словам агента, положение осложнялось тем, что у него не было никаких возможностей связаться со своим клиентом, а подтвердить то, что встреча состоится, он мог только после разговора с ним, "когда он решит позвонить... Я никогда не знаю заранее, когда это может произойти".
Когда я в полдень назначенного дня пришел на место встречи, я увидел энергичного, полного энтузиазма, широко улыбающегося человека, который протянул мне руку и очень скромно приветствовал меня:
- Здравствуйте, я - Карлос Кастанеда. Милости прошу. Как только вы будете готовы, мы начнем нашу беседу. Хотите кофе или, может, содовой? Устраивайтесь, пожалуйста, поудобнее.
Я слышал, что Кастанеда похож на плотника или на кубинского официанта; что в нем сочетаются черты европейца с чертами индейца; что кожа у него бронзовая или орехово-коричневая; что волосы у него черные, жесткие и волнистые. Довольно много для слухов. Сейчас его грива была седой, или в значительной степени седой, коротко подстриженной и слегка взъерошенной. Если бы полицейский попросил набросать его портрет, я бы отметил его глаза - большие, яркие, светящиеся, вероятно, серые.
Я спросил Кастанеду, каким временем он располагает.
- До вечера. Я думаю, у нас будет столько времени, сколько нам потребуется. Когда будет довольно, мы об этом узнаем.
Наша беседа продолжалась четыре часа, в том числе и во время уничтожения сандвичей, принесенных из соседнего магазина.
Мое первое знакомство с работами Кастанеды с одинаковым успехом можно назвать как знакомством, так и посвящением. Это было в 1968 году. На улицах Чикаго полицейские дубинками разгоняли демонстрантов. Были убиты Мартин Лютер Кинг-младший и Роберт Кеннеди. Список самых популярных пластинок возглавляла песня Франклина "Оковы глупости". И все это среди океана сандалий, вышитых восточных халатов, брюк клеш, бренчащих браслетов и длинных волос, одинаковых как у мужчин, так и у женщин.
И вдруг в этот мир входит загадочный писатель по имени Карлос Кастанеда со своей книгой "Учение Дона Хуана: путь знания индейцев яки". Прочтя эту книгу, я стал другим человеком. Книга, которую я начинал читать, вызывала любопытство; книга, которую я держал в руках, когда закончил чтение, была манифестом, своего рода безумным cause celebre, к которому тайно готовилась моя психика. То, что, казалось, утверждал Кастанеда - возможность внушающего благоговейный страх личного духовного опыта, - было как раз тем, против чего мне была сделана прививка религией воскресных месс моего детства.
Книга Кастанеды давала мне веру, что в один прекрасный день я каким-то образом могу тоже встретить своего собственного дона Хуана Матуса (дон - испанское слово, выражающее уважение), старого мудрого индейца или мага, который умоляет своего протеже Карлоса выйти за пределы "смотрения" - простого восприятия мира в его обычно признанном виде. Для того, чтобы стать человеком знания, Карлос должен научиться искусству видения, так, чтобы сначала он смог правильно воспринимать поразительный характер окружающего нас мира. "Когда ты видишь, - говорит дон Хуан, - исчезают все привычные особенности мира. Все вокруг становится новым. Все происходит впервые. Мир поразителен!"
Но кем был этот Кастанеда на самом деле? Откуда он взялся и что он пытается доказать своим таинственным определением реальности, которая, похоже, должна быть реальностью совсем другого порядка?
В течение многих лет предлагались самые различные ответы на этот вопрос. Выбирайте сами, что вам больше нравится: неортодоксальный антрополог, ученик мага, духовный прорицатель, литературный гений, оригинальный философ, Учитель. Для соблюдения равновесия не забудем и такое определение: организатор одной из самых эффектных мистификаций с момента возникновения печати.
На эти противоречивые определения Кастанеда отвечает чем-то вроде иронического изумления, как если бы он был одним из зрителей чеховского спектакля, в героях которого он узнает или не узнает себя. Автор решительно уклоняется - на протяжении почти трех десятилетий - от участия в словесной войне, которая не утихает вокруг его книг: действительно ли они являются подлинным описанием встреч с реальным миром, как он утверждает, или (как считают многочисленные критики) вымышленными аллегориями в духе "Путешествия Гулливера" или "Алисы в стране чудес".
Этому стратегическому молчанию учит сам дон Хуан. "Для того чтобы незаметно входить в различные миры и выходить из них, ты должен оставаться незаметным", - говорит Кастанеда, который, по слухам (его предпочтительное состояние), делит свое время между Лос-Анджелесом, Аризоной и Мексикой. "Чем больше вы отождествляетесь с представлением людей о том, кто вы есть и как вы должны поступать, тем больше вы ограничиваете свою свободу. Если вы постепенно окружите себя густым туманом, вас не будут принимать как нечто само собой разумеющееся и у вас появится больше возможностей для того, чтобы меняться".
Даже в этих условиях отдельные просветы в тумане дают возможность бросить беглый взгляд на следы, оставленные учеником мага еще за годы до того, как его жизнь постепенно превратилась в легенду.
Биографические данные, неподтвержденные самим автором, утверждают, что Карлос Сезар Арана Кастанеда родился в Перу в рождественский день 1925 года в историческом городе Андене в Каямарке. Окончив Национальный колледж в Нуэстра-Сенора в Гваделупе, он какое-то время учился в Национальной школе изящных искусств в Перу. В 1948 году семья переехала в Лиму и открыла ювелирный магазин. Год спустя, после смерти матери, Кастанеда переехал в Сан-Франциско и вскоре был зачислен в лос-анджелесский городской колледж, где он прослушал два курса - творческого письма и журналистики.
В 1962 году Кастанеда окончил Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, получив степень бакалавра гуманитарных наук по антропологии. В 1968 году, за пять лет до получения степени доктора философии по антропологии, издательством Калифорнийского университета было опубликовано "Учение дона Хуана: путь знания индейцев яки", книга, которая стала национальным бестселлером. Вслед за ее выходом в Книжном обозрении "New York Times" появился восторженный отзыв Роджера Джеллинка.
"Трудно переоценить значение того, что сделал Кастанеда. Он дал описание шаманской традиции - формы культуры, которая предшествует логике и древность которой вряд ли кто-нибудь может определить. Она описывалась не раз... Но, похоже, еще ни разу посторонний наблюдатель, и тем более "житель Запада", не принимал участия в ее таинствах изнутри и не описывал их так хорошо".
Курок был спущен. В 1969 году было продано 300 000 экземпляров "Учения" в Баллантинском популярном издании. В 1971 и 1972 годах последовали "Отдельная реальность" и "Путешествие в Икстлан", выпущенные издательством "Саймон энд Шустер". Серию продолжили "Сказки о силе" (1974), "Второе кольцо силы" (1977), "Дар Орла" (1981), "Огонь изнутри" (1984), "Сила безмолвия" (1987) и "Искусство сновидения" (1994). (Библиофилам может быть интересно узнать, что, по словам Кастанеды, на самом деле он написал книгу о доне Хуане еще до "Учения", которая называлась "Трещина между мирами", но забыл ее рукопись в кинотеатре.)
Пытаясь оценить влияние его работ, поклонники Кастанеды стали приписывать ему введение в общедоступную культуру богатых и разнообразных традиций шаманизма, с их выразительным вхождением в необычные миры и столкновением с незнакомыми и иногда враждебными духами-силами, что дает возможность восстановить равновесие и гармонию тела, души и общества. Вдохновленные применением доном Хуаном для обучения Кастанеды искусству сновидения пейота, дурмана и других растений, дающих силу, бесчисленное множество первооткрывателей бросились с помощью психоделических средств расширять свои собственные горизонты - с самыми разными результатами.
Критики Кастанеды, со своей стороны, стали утверждать, что "путь знания" разоблачает его работу как псевдоантропологическую фальшивку, полную сфабрикованных шаманов и основанных на чувственных ощущениях религиозных обычаев коренных жителей Америки. Неразборчивый в средствах автор, утверждают они, возводит клевету на самые священные обычаи коренного населения с единственной целью - хорошо заработать. То, что представил нам Кастанеда, пишет Ричард де Милль в "Путешествии Кастанеды", "рассчитано на повышенный спрос читателя на мифы, магию, древнюю мудрость, истинную реальность, самоусовершенствование, другие миры или воображаемых союзников".
Кастанеда, которого я встретил, весь состоял из контрастов. Его поведение было неформальным, спонтанным, он был очень оживлен и сразу заражал своим весельем. В то же время, его явно выраженный акцент (перуанский? чилийский? испанский?) придавал ему аристократическую официальность посла королевского двора: неторопливый и хорошо владеющий собой, серьезный и уравновешенный, горячий и решительный. Опытный.
Такое обилие несоответствий в человеке может показаться утомительным. Но это было совсем не так. Если вы перечитаете книги Карлоса Кастанеды (что, не переставая Удивляться, сделал я - все девять книг), то вы ясно увидите - может быть, в первый раз - что несоответствие как раз и является той силой, которая скрепляет его литературный гордиев узел. Как сказал мне автор во время нашего ланча, "только столкнув друг с другом два представления, можно, виляя между ними, попасть в реальный мир".
Я думаю, он дал мне понять, что его крепость хорошо защищена - и несмотря на это предложил приступить к ее штурму.
"ЕСЛИ ВЫ ПОСТЕПЕННО ОКРУЖАЕТЕ СЕБЯ ГУСТЫМ ТУМАНОМ, ВАС НЕ БУДУТ ПРИНИМАТЬ КАК НЕЧТО САМО СОБОЙ РАЗУМЕЮЩЕЕСЯ".
Кейт Томпсон: В то время как ваши книги принесли герою по имени Карлос всемирную известность, автор по фамилии Кастанеда становится все менее доступным для публики. В последние годы было больше нашедших свое подтверждение появлений Элвиса, чем Карлоса Кастанеды. Легенда по меньшей мере трижды приписывала вам самоубийство; ходят упорные слухи, что вы двадцать лет назад погибли в автокатастрофе в Мексике; мои попытки найти подтверждающие ваше существование фотографии и магнитофонные записи оказались бесплодными. Как я могу быть уверен в том, что вы действительно Кастанеда, а не человек из Вегаса, выдающий себя за Карлоса? Есть у вас какие-нибудь отличительные родимые пятна?
Карлос Кастанеда: Нет! Просто мой агент ручается за меня. Это его работа. Но вы свободны задавать мне любые вопросы, направлять яркий свет мне в глаза, продержать меня здесь всю ночь - как в старых кинофильмах.
К.Т.: Вас знают как неизвестного. Почему вы теперь согласились на беседу, после того, как в течение стольких лет отказывались давать интервью?
К.К.: Потому что я подхожу к концу тропы, на которую ступил тридцать лет назад. Будучи молодым антропологом, я отправился на юго-запад за сбором информации - провести полевые исследования лекарственных растений, которые используют местные индейцы. Я собирался написать статью и закончить обучение, и стать профессионалом в своей области. У меня не было ни малейшего интереса к встрече с таинственным человеком, похожим на дона Хуана.
К.Т.: Вы можете, точно описать начало своего пути?
К.К.: Я ожидал автобуса на станции Грейхаунт в Ногалесе, в Аризоне, и разговаривал со своим коллегой-антропологом, который был моим гидом и помогал мне в моих изысканиях. Вдруг он нагнулся ко мне и указал на седого старого индейца в противоположном конце помещения - "Тсс, он не должен заметить, что ты на него смотришь" - и рассказал, что этот индеец является специалистом по пейоту и лекарственным растениям. Это было все, что я хотел услышать. Я набрал в легкие побольше воздуха и направился к этому человеку, которого называли дон Хуан, и сказал ему, что я сам большой авторитет по пейоту. Я предложил ему вместе позавтракать и поговорить со мной - или что-то столь же самонадеянное.
К.Т.: Старая уловка с завтраком. Но ведь на самом деле вы были не слишком сильны в этой области, не так ли?
К.К.: Я почти ничего не знал о пейоте! Но я продолжал болтать - хвастался своими знаниями, стараясь произвести на него впечатление. Помню, что он просто смотрел на меня и изредка кивал головой, не проронив ни слова. Все усиливающаяся жара заставила меня успокоиться. Я был сражен его молчанием. Так я и стоял, среди обступившего меня хаоса мыслей, пока не подошел автобус дона Хуана. Он попрощался, слегка помахав мне рукой. Я чувствовал себя самонадеянным идиотом, это был конец.
К.Т.: Но также и начало.
К.К.: Да, тогда все и началось. Я узнал, что дон Хуан известен как брухо, что означает "человек, занимающийся медициной, целитель, маг". Теперь моей задачей было узнать, где он живет. Как вам известно, я очень хорошо взялся за это дело, и я добился своего. Я нашел его и однажды пришел к нему, Мы почувствовали симпатию друг к другу и вскоре стали друзьями.
К.Т.: Вы ощутили себя слабоумным, в присутствии этого человека, и тем не менее вы страстно стремились его найти?
К.К.: То, как дон Хуан выглядел на автобусной станции, показалось мне чем-то совершенно исключительным - беспрецедентным событием моей жизни. Было что-то замечательное в его глазах, которые, казалось, светились своим собственным светом. Видите ли, мы - хотя мы, к сожалению, и не хотим этого признать - всего лишь обезьяны, антропоиды, обезьяноподобные. Существуют первичные знания, которые несем мы все, - знания, непосредственно связанные с укоренившейся в нашем мозге личностью, которой два миллиона лет. И мы изо всех сил стараемся подавить их, что приводит к тучности, сердечным болезням, раку.
Именно на этом архаическом уровне меня покорил пристальный взгляд дона Хуана, несмотря на мою досаду и раздражение, которые он не мог не заметить, когда я на автобусной станции пытался выдать себя за знатока.
К.Т.: В конце концов вы стали учеником дона Хуана, а он вашим наставником. Как это произошло?
К.К.: Прошел год, прежде чем он начал мне доверять. Мы уже успели хорошо узнать друг друга, когда однажды дон Хуан повернулся ко мне и сказал, что он хранит определенные знания, полученные им от безымянного бенефактора, который провел его через особый вид обучения. Слово "знания" он употреблял чаще, чем слово "магия", но для него они имели один и тот же смысл. Дон Хуан сказал, что он выбрал меня в качестве своего ученика, и я должен быть готов к долгому и нелегкому пути. Но я не имел ни малейшего представления о том, каким удивительным и необычным будет этот путь.
К.Т.: Через все ваши книги красной нитью проходит ваша борьба за ощущение "отдельной реальности", где комары вырастают размером до ста футов, где человеческие головы превращаются в коровьи, где одни и те же листья падают с дерева по четыре раза, где по приказанию магов при ярком свете дня исчезают машины. Хороший гипнотизер на сцене может добиться удивительных эффектов. Не мог дон Хуан делать то же самое? Может, он просто обманывал вас?
К.К.: Очень может быть. Он учил меня тому, что мир гораздо больше, чем мы обычно это осознаем, что наши естественные ожидания относительно реальности создаются общественной договоренностью, которая сама является обманом. Мы учимся видеть и понимать мир в процессе социализации, который, если он работает правильно, убеждает нас в том, что те интерпретации, с которыми мы соглашаемся, определяют пределы реального мира. Дон Хуан прервал этот процесс в моей жизни, показав мне, что мы обладаем возможностями входить в другие миры, которые постоянны и не зависят от нашего крайне обусловленного осознания. Магия включает перепрограммирование наших способностей ощущать мир как реальный, единственный, абсолютный, так называемый земной мир, засасывающий своей повседневностью.
К.Т.: Дон Хуан всегда старается предоставить вам возможность дать собственное объяснение реальности и высказать свои предположения относительно того, что может стоять в скобках, так что вы можете видеть, насколько эти объяснения произвольны. Современные философы назвали бы это "разрушением" реальности.
К.К.: Дон Хуан интуитивно понимал, как работает язык как система - как эта система создает картины реальности, которые, как мы ошибочно считаем, раскрывают "истинную" природу вещей. Его учение было подобно клюшке, бьющей меня по голове, пока я не увидел, что мои любимые представления - это просто объяснения, сплетенные из всевозможных закрепившихся интерпретаций, которые я использовал для того, чтобы защитить себя от чистого чудесного восприятия.
К.Т.: Но тут иногда встречаются противоречия. С одной стороны, дон Хуан "десоциализировал" вас, обучая видеть мир без заранее составленных мнений. Но это можно рассматривать и как "ресоциализацию", потому что он окутывал вас новым набором представлений, просто давая вам другие интерпретации, новый виток реальности - хотя бы "волшебной реальности".
К.К.: Это как раз то, что мы постоянно обсуждали с доном Хуаном. По сути, он говорил, что он "остановил мое вращение", я же утверждал, что он "закрутил меня в другую сторону". Обучая меня магии, он давал мне новые очки, новый язык, новый способ видеть и находиться в мире. Я оказался заключенным между моим прежним уверенным представлением о мире и новым его описанием, магией, и прилагал все усилия к тому, чтобы сохранить одновременно новое и старое. Я чувствовал себя совершенно увязшим, как машина, у которой проскальзывает коробка передач. Дон Хуан был в восторге. Он сказал, что это означает, что я скольжу между описаниями реальности - между своим новым и старым восприятием.
В конце концов я увидел, что все мои предыдущие допущения основывались на представлении о мире как о чем-то, от чего я по существу отделен. В тот день, когда я на автобусной станции встретил дона Хуана, я был идеальным научным сотрудником, совершенно оторванным от жизни, пытающимся доказать свою несуществующую компетентность в вопросах, связанных с психотропными растениями.
К.Т.: И по иронии судьбы именно дон Хуан позднее ввел вас в мир "Мескалито", зеленокожего духа пейота.
К.К.: Дон Хуан ввел меня в мир психотропных растений в середине моего ученичества, потому что я был слишком глуп и самоуверен, что я, конечно, считал признаком своей искушенности. Я держался за свое обычное описание мира с невероятной силой, убежденный, что только оно является истинным. Пейот помог усилить едва уловимые противоречия в моих интерпретациях, и это помогло мне преодолеть типично западный способ видения мира вне себя и обсудить это с самим собой. Но за использование психотропных средств приходится платить - физическим и эмоциональным истощением. Мне потребовались месяцы, чтобы полностью прийти в себя.
К.К.: Если бы вы могли начать все сначала, сказали бы вы сразу "нет"?
К.К.: Мой путь - это мой путь. Дон Хуан всегда говорил мне: "Делай пассы". Пасс - это не что иное, как преднамеренное действие, предназначенное для накопления силы, которая приходит в результате принятия решения. В конечном счете, вхождение в необычное состояние, которого вы достигаете с помощью пейота или других психотропных растений, - это как раз то, что вам нужно, чтобы охватить всю необъятность обычной реальности. Как видите, путь с сердцем не есть дорога непрерывного самоанализа или мистического полета, это путь привлечения радостей и печалей мира. Этот мир, где каждый из нас связан на молекулярном уровне с любым другим удивительным и динамичным проявлением существования, - этот мир является истинными охотничьими угодьями воина.
К.Т.: Ваш друг дон Хуан учит тому, что существует, тому, как узнать, что существует, и тому, как жить согласно тому, что существует, - онтология, эпистемология и этика. И это заставляет многих утверждать, что он слишком хорош, чтобы быть реальным, что вы его создали из случайно набранных черт в качестве аллегорического инструмента для произнесения мудрых поучений.
К.К.: Утверждение, что я состряпал образ, подобный дону Хуану, звучит нелепо. Я - продукт европейской интеллектуальной традиции и такой образ был бы для меня чужеродным. Реальные факты кажутся более странными: я репортер. Мои книги были признаны необычным явлением, что заставило меня изменить свою жизнь для того, чтобы встретиться с явлениями в положенные для них сроки.
К.Т.: Некоторые из ваших критиков выдвигают довольно злое обвинение, что Хуан Матус иногда говорит скорее как выпускник Оксфорда, чем как индеец. Кроме того, известно, что он много путешествовал, и источники, из которых он черпал свои знания, не ограничиваются его индейскими корнями.
К.К.: Позвольте мне сделать признание: меня приводит в восхищение мысль, что дон Хуан может быть не "наилучшим" доном Хуаном. Но, вероятно, правда и то, что я не являюсь наилучшим Карлосом Кастанедой. Много лет назад я встретил совершенного Кастанеду во время приема в Саусалито, совсем случайно. Там, в центре патио, я увидел красивого мужчину, высокого блондина с голубыми глазами, босого и совершенно прекрасного. Это было в начале 70-х. Он подписывал книги, и хозяин дома сказал мне: "Я рад представить вам Карлоса Кастанеду". Окруженный тесным кругом прекрасных женщин, он был воплощением Карлоса Кастанеды. Я сказал: "Мне очень приятно с вами познакомиться, мистер Кастанеда". "Доктор Кастанеда", - ответил он. Он делал очень хорошую работу. Я думаю, он показывал мне, каким должен быть Кастанеда, идеальный Кастанеда, со всеми выгодами, которые дает его положение. Но время проходит, а я все еще тот Кастанеда, какой я есть, не слишком подходящий для его голливудской версии. Так же, как и дон Хуан.
К.Т.: Признайтесь, вам когда-нибудь приходилось сглаживать эксцентричность вашего учителя и, чтобы сделать его лучшим носителем этого учения, представлять его более обычным человеком?
К.К.: Я никогда не использовал такого подхода. Сглаживание шероховатостей для того, чтобы образ больше соответствовал фабуле, - это роскошь, которую могут себе позволить авторы романов. Я же хорошо знаком с писаным и неписаным законом, на который опирается наука: "Быть объективным". Иногда дон Хуан пользовался жаргоном простолюдина - "Черт возьми!" и "Шариков не хватает!" - два его любимых выражения. В других случаях он давал пояснения на великолепном испанском языке, что позволило мне получить подробное объяснение его очень сложной системы убеждений и той логики, на которую они опираются. Если бы я намеренно изменил дона Хуана в своих книгах, так, чтобы он стал последовательным и не обманывал ожиданий той или иной аудитории, это внесло бы в мои работы "субъективность" - демона, которому, согласно утверждениям моих самых лучших критиков, не место в этнографических произведениях. К.Т.:
Скептики выражают сомнение в том, что вы, представив на публичное рассмотрение полевые заметки, основанные на ваших встречах с доном Хуаном, раз и навсегда изгнали этого демона. Может ли это уменьшить сомнения относительно того, являются ли ваши произведения подлинной этнографией или замаскированным вымыслом?
К.К.: Чьи сомнения?
К.Т.: Для начала, ваших коллег антропологов. Комиссии Уотергейта при сенате. Геральда Риверы...
К.К.: Было время, когда за просьбами показать мои полевые заметки не скрывалась никакая идеологическая подоплека. После выхода в свет "Учения дона Хуана" я получил очень содержательное письмо от Гордона Уэссона, основателя этномикологии - науки, которая занимается использованием грибов человеком. Гордон и Валентина Уэссон открыли существование до сих пор еще действующего культа грибов у шаманов, живущих в горах близ Оахаки, в Мексике. Д-р Уэссон попросил меня разъяснить некоторые аспекты использования доном Хуаном психотропных грибов. Я с удовольствием отослал ему несколько страниц моих полевых заметок, которые касались этого вопроса, и дважды встречался с ним лично. Потом он называл меня "самым честным и серьезным молодым человеком", или что-то в этом роде.
Но несмотря на это, некоторые критики продолжали утверждать, что все полевые заметки Кастанеды - созданная впоследствии подделка. И тогда я понял, что невозможно угодить людям, сознание которых не приспособлено для того, чтобы принять ту документацию, которую я могу им предоставить. На самом деле это было освобождением от необходимости отдать себя на суд публики - что, по сути, являлось насилием над моей натурой - и возвращением к полевым работам с доном Хуаном.
"ЛИБО ВАС ЗАРОЮТ НА ГЛУБИНУ ШЕСТЬ ФУТОВ, УСЫПАВ ЖАЛКИМИ ЦВЕТАМИ, ЛИБО ВЫ СГОРИТЕ. ДОН ХУАН ВЫБРАЛ СГОРЕТЬ".
К.Т.: Вы, должно быть, знакомы с заявлением, что ваша работа способствует опошлению местных духовных традиций. При этом выдвигались аргументы типа: ваши книги читают жалкие представители бледнолицых, коммерческие спекулянты, и самозваные шаманы и черпают в них вдохновение. Что вы скажете на это?
К.К.: Я не ставил своей целью дать исчерпывающее описание духовных традиций местного населения, так что это заблуждение - судить мои работы с этой точки зрения. Напротив, мои книги - это хроника особых переживаний и наблюдений в конкретном контексте, изложенная в полную меру моих способностей. Но я признаю свою вину в сознательном совершении преднамеренных этнографических действий, которые являются не чем иным, как переводом культурного опыта в письменный труд. Этнография - это всегда письменный труд. Именно это я и делаю.
Что происходит, когда произнесенные слова становятся написанными словами, а написанные слова становятся опубликованными словами, а опубликованные слова проглатываются читателем, незнакомым автору? Согласитесь, что ответить на этот вопрос довольно трудно. Мне повезло иметь широкий и разнообразный круг читателей по всему миру. Основное требование повсюду одинаковое - грамотность. Кроме этого, я несу ответственность за добродетели и пороки моей анонимной аудитории точно так же, как ее несет любой писатель во все времена и во всех странах. Что является основным, об этом говорит моя работа.
К.Т.: Что думает дон Хуан о вашей всемирной известности?
К.К.: Nada. Ничего. Я узнал это вполне определенно, когда принес ему экземпляр "Учения дона Хуана". Он осмотрел книгу - сверху и снизу, сзади и спереди, быстро пролистал страницы, как колоду карт - и вернул мне ее обратно. Я был совершенно удручен и сказал ему, что мне хотелось подарить ему книгу. Дон Хуан ответил, что лучше он не примет подарка, "потому что ты знаешь, для чего в Мексике используют бумагу". Потом добавил: "Скажи своему издателю, чтобы твою следующую книгу он печатал на более мягкой бумаге".
К.Т.: Раньше вы упоминали, что дон Хуан намеренно придает своему учению театральность. Это отражено в ваших книгах. Многие антропологические описания производят впечатление состязания в тупости, как будто основным, признаком правдивости является банальность.
К.К.: Превратить мои удивительные приключения с доном Хуаном в скучное занятие значило бы солгать. Мне потребовалось много лет, чтобы по достоинству оценить тот факт, что дон Хуан является мастером использования разочарований, отступлений и частичного раскрытия как методов обучения. Его смешанная тактика раскрытия и утаивания, в самом странном их сочетании, является стратегическим приемом. Это его способ доказывать, что обычная и необычная реальность не отделены друг от друга, а наоборот, заключены в одном большом круге, - а на следующий день все перевернуть, утверждая, что линию, разделяющую различные реальности, обязательно нужно соблюдать. Я спросил его, почему это так, и он ответил: "Потому что нет ничего важнее для тебя, чем сохранять свой внутренний мир нетронутым".
Он был прав. Это было для меня высшим приоритетом в первые дни моего ученичества. В конце концов я увидел - я увидел, - что путь с сердцем требует жеста полной отдачи, той степени отказа, которая внушает ужас. Только после этого можно достичь блистательной метаморфозы.
Я понял также, до какой степени некоторые специалисты, чья сакраментальная миссия состоит в укреплении границ, которые культура и язык отводят непосредственному восприятию, рассматривают учение дона Хуана "только как аллегорию".
К.Т.: Это подводит нас к вопросу: кто может определить "точное" описание культуры. Сегодня некоторые критики Маргарет Мид заявляют, что она "неправильно" описывает Самоа. Но почему бы не сказать, не столь категорично, что ее произведения дают неполную картину, полученную в результате уникальной встречи с экзотической культурой? Безусловно, ее открытия отражают отношение ее времени, включая ее собственные предубеждения. Кто имеет право отгораживать искусство от науки?
К.К.: Представление, что искусство, магия и наука не могут существовать в одном и том же пространстве и в одно и то же время, - это устарелый пережиток аристотелевских философских категорий. Я думаю, в двадцать первом столетии мы избавимся от подобного рода ностальгии в общественных науках. Даже сам термин этнография слишком монолитен, потому что он подразумевает, что описание других культур - это задача именно антропологии, тогда как на самом деле этнография проходит через различные дисциплины и жанры. Кроме того, даже если этнограф не монолитен, он должен быть рефлексивным и многогранным, в точности как те культурные явления, которые сталкиваются с "иным".
К.Т.: Итак, наблюдатель, наблюдаемое явление и процесс наблюдения образуют одно нераздельное целое. При таком подходе мы не просто получаем реальность, но она активно схватывается и передается различным путем различными наблюдателями с различных тачек зрения.
К.К.: Именно так. То, что делает маг, - это акт воплощения некоторых определенных теоретических и практических допущений относительно природы восприятия в формирование окружающей нас Вселенной. Мне потребовалось много времени, чтобы наконец интуитивно понять, что было три Кастанеды: один, который наблюдал дона Хуана, человека и учителя; другой, который был активным субъектом обучения дона Хуана - учеником; и был еще один, который вел летопись всех приключений. "Три" - это метафора, которая дает возможность описать ощущение бесконечных возможностей изменения. Подобным образом, сам дон Хуан постоянно сдвигал свою позицию. Вместе мы пересекали трещину между обычным миром повседневной жизни и невидимым миром, который дон Хуан называл "вторым вниманием" - термин, который он предпочитал определению "сверхъестественное".
К.Т.: Вы, конечно, знаете, что то, что вы описываете, - это не то, что приходит на ум большинству антропологов, когда они думают о том, как выполнять свою работу.
К.К.: О, вы абсолютно правы! Недавно кто-то спросил меня, что идущий обычным путем антрополог должен думать о Карлосе Кастанеде, Я сомневаюсь, чтобы большинство из них вообще думали обо мне. Некоторых я могу немного раздражать, но они убеждены, что то, что я делаю, никакого отношения к науке не имеет, поэтому это их мало беспокоит. Для большинства же полевые исследования означают "антропологическую возможность" отправиться в экзотическое место, поселиться в отеле и, попивая виски с содовой, вести беседы о культуре с местными жителями, которые толпами будут приходить к вам. Они будут рассказывать вам всевозможные вещи, а вы будете записывать разные слова, от папы до мамы. Еще виски с содовой, потом вы возвращаетесь домой, вносите записанные слова в свой компьютер, составляете таблицы и начинаете определять совпадения и различия. Вот что такое для них научная антропология. Для меня же это был настоящий ад.
К.Т.: Как же вы на самом деле писали?
К.Т.: Мои беседы с доном Хуаном во время ученичества проходили главным образом на испанском. Сначала я пытался настаивать на том, чтобы дон Хуан позволил мне воспользоваться магнитофоном, но он отвечал, что, если мы будем полагаться на что-то механическое, это будет делать нас все менее и менее способными к действию. "Это уменьшит для тебя магию, - сказал он. - Лучше учись всем своим телом, тогда и запоминать ты будешь всем своим телом". Я не имел ни малейшего представления, что он имеет в виду. В результате я начал вести объемистые полевые заметки, где записывал все, что он говорил. Мое усердие ему показалось забавным. Что же касается моих книг, то я их видел во сне. Я собирал свои заметки - обычно после полудня, но не всегда, - просматривал их все и переводил на английский. Вечером я засыпал и мне снилось все, что я должен написать. Проснувшись, я в тихие ночные часы записывал то, что уже вполне связно сложилось в моей голове.
К.Т.: Приходилось вам потом переписывать?
К.К.: Нет, обычно я этого не делаю. Обычные записи получаются сухими и натянутыми. Во сне это получается лучше. Многое в той науке, которую преподносил мне дон Хуан, было направлено на изменение восприятия, которое позволяло удерживать увиденное во сне достаточно долго, чтобы потом все внимательно пересмотреть. Дон Хуан оказался прав относительно магнитофона и, как я понял потом, и относительно записей. Они были моим костылем, в котором я больше не нуждался. К концу своего пребывания с доном Хуаном я научился слушать, смотреть, чувствовать и вспоминать всеми клетками своего тела.
К.Т.: Раньше вы упоминали о конце пути, теперь вы говорите о конце вашего пребывания с доном Хуаном. Где он теперь?
К.К.: Дон Хуан говорил мне, что он собирается осуществить мечту мага покинуть этот мир и войти в "невообразимые измерения". Он переместил свою точку сборки с ее места фиксации в обычном человеческом мире. Мы бы назвали это сгоранием изнутри. Это альтернатива умиранию. Либо вас зароют на глубину шесть футов, усыпав жалкими цветами, либо вы сгорите. Дон Хуан выбрал сгореть.
К.Т.: Я полагаю, это все равно означает стирание личной истории. Значит, этот разговор - некролог дону Хуану?
К.К.: Он сознательно пришел к концу. Намеренно. Он хотел расширить, соединить свое физическое тело со своим энергетическим телом. Он отправился туда, где крошечная личная лужица, оставленная морским приливом, соединяется с великим океаном. Он называл это "окончательным путешествием". Такая широта непостижима для моего ума, поэтому я просто отказываюсь от объяснений. Я обнаружил, что желание все объяснить просто защищает вас от страха перед неизвестным, но я предпочитаю неизвестное.
К.Т.: Вы путешествовали вдоль и поперек. Ответьте мне прямо: является ли в конечном счете реальность безопасным местом?
К.К.: Однажды я задал подобный вопрос дону Хуану. Мы были с ним одни в пустыне - ночь, биллионы звезд над головой. Он рассмеялся, искренне и по-дружески, и сказал: "Конечно, Вселенная милосердна. Она может уничтожить тебя, но в процессе уничтожения она тебя научит чему-нибудь полезному".
К.Т.: А что дальше для Карлоса Кастанеды?
К.К.: Вы об этом узнаете. В следующий раз.
К.Т.: Следующий раз будет?
К.К.: Всегда бывает следующий раз.
